Китайский квартал--->Двор перед общежитием
   Пепел роз падал на затекшие плечи, взрывался от удара и плавился от контакта с раскаленной кожей, растекаясь ручьями. Я любовался его плавным падением с небес. Как на замедленной съемке. Холодный. Мокрый. Скользкий. Течет. Прозрачными ручьями крови. Как та прохладная белая стружка, похожая на щелочь, что хлопьями сыпется зимой с неба... Вспомнил, как снег - сперма богов! А может, это и был снег, а вовсе не пепел обгоревших лепестков?..
   Луна куском сыра снует под носом и мешается под ногами, зверем выскакивая из каждой лужи. Рассыпала, чертовка, полоску серебра на слякотный асфальт да глазом сверлит с неба. Я поднял голову - или в землю ее опустил: там в синеве кисейной то ли лужи, то ли неба болтались гвозди дальних звезд. Иль это зубы чьи-то на асфальте? Похоже сильно на помет голубей или на частые плевки шпаны, что на районе бродит. Но, кажется, все же звезды. Ну, вылитые дырочки от пуль в пакете с солью! Чем не достойное творцу подспорье? Раскинулись в небе созвездия светил, точно соцветия луговых цветов. Они мигали мне и призывали в дальний путь. Я улыбался им и в ночи бездельно, как в мешке, болтался: мрак был мне пустошью мешка, сдвигались стенками вокруг деревья, асфальт являлся донышком из порчи, была луна подобна круглой горловине, откуда в тьму пустот струился свет иных миров, а звезды были дырочками в мешковине. Как гоголевский черт, я был в мешке запрятан, что "миром" всеми нами зовется от неведения. Там, в струящемся на землю чрез отверстие, прозванное "Луной", - настоящая жизнь. Ведь луна - лишь свет в конце туннеля. Во всяком случае, так виделся мне мир в переизбытке чувств и ощущений, что подарила маленькая таблетка концентрированного счастья.
   Наркотик вступил в полную силу менее, чем через час. Уже, наверное, на сороковой минуте я ощутил невероятный прилив сил - меня буквально снесло пучиной невиданной геракловой мощи, и земной шар начал вертеться под натиском моих ботинок, как мяч под задними лапами натренированного медведя или беличье колесо от бега белки внутри. Я не ходил - я порхал! Впрочем, я мог напутать со временем приготовления блюда под названием "эйфория", ибо с момента, как розовое плоское НЛО в форме тарелки проникло в мои пульсирующие внутренности и взорвало нитроглицерином мне желудок, видно, порвав стенки язвами, выплеснув в гортань горький желудочный сок и цунами плеснув кровь к оробевшему сердцу, время потеряло для меня всякое значение! Оно не замедлилось и не ускорилось; оно совсем исчезло для меня.
   С семенем богов в меня струилась жизнь, и смерти я уж не боялся. Экстази в качестве неблагоприятных эффектов иногда может приносить беспросветную хандру и тяжелую серую, как сплошное дорожное полотно без разметки, депрессию, но никогда - безотчетный панический страх и агрессию, что непременно доставляют в ломке кокаин и героин. Страх с ненавистью обступили прочь, оставив трон беспричинно хорошему настроению и умопомрачительной чувствительности. Язык быстро развязался, сделав меня совсем раскованным и чуточку борзым, потенция немеренно возросла, как после принятия виагры, чертовски прекрасное настроение едва ли не зашкаливало за грань "инфаркт миокарда". Я думал, я лопну, как надувной шарик, от полноты невообразимого счастья. С дух захватывающей чуткостью чувствовал каждое ничтожное движение своего тела: начиная от воздушного ощущения ступней в полете по расколотой дороге, заканчивая бегом слабых электрических сигналов по тончайшим ниткам нейронов головного мозга. Во всяком случае, под кайфом мне казалось, что я их чувствую и будто вижу. Вижу не кислотной галлюцинацией перед глазами вместо картины реального быта, а как бы "в" быту: вспышка лунного сияние, пробегающая по темным витринам магазинов, - моя мысль. Вон она скользнула по крыше отполированного сидана; вон - мелькнула в луже; пронеслась по окнам домов; скатилась вниз по сорванным проводам; мелькнула в моих глазах искрой; и наконец достигла нервного центра, посылая обратный импульс мышцам. А мышцы мои - ветра ночные, шевелящие деревьями-костями.Сдули разбросанные листовки с изображением Якобса с асфальта, как непотребный мусор; загребли листву и швырнули ее мне в лицо; встревожили кроны молчаливых деревьев; да заставили трепетать мой продранный ворот.
    По очередной мозговыносительной психологической методике (метод кататимного переживания образов Лейнера) я - негодующий желудок Джаса. Я не знаю, из каких глубин подсознания мозг выдал мне это фамилие и суть методики, если это вообще та методика, но это волнует меня на тот момент в наименьшую степень. Я представляю себя в таком виде, чтобы наяву с невероятной четкостью ощутить внутренние процессы: я чувствую, как во мне бурлят соки и сотрясаются мои эластичные стенки под натиском вступившего в реакцию с жидкостью яда, чувствую, как концентрированный яд стремительно всасывается моими ворсинками, молниеносно впитывается в кровь и с потоком оранжевых эритроцитов бешено несется по направлению к сердцу и головному мозгу. Сейчас я большее, чем человек, - я организм в организме. Нечто вроде паразита. Или лучше сказать, что у нас гармоничный симбиоз.
    Я шел по улице, и в то же время шел в самом себе. Как это? - Очень просто: с принятием дозы производных фенилэтиламина я перенесся внутрь себя. Так и представляю, как маленький Джас размером с мушку носится не по серой невзрачной улице, а закоулкам собственных внутренностей. В ночной темноте парка бежит по лабиринту взбухших вен и лимфатических сосудов. Нервы - тусклые лунные блики - выступают на поверхности тканей пучками оголенных проводов и искрят молниями во все стороны. Формы округлых фонарных ламп гнойники вздуваются белыми бусинами, как горловой мешок лягушки. Алые сгустки тончайших капилляров обвивают пульсирующие поверхности внутренностей, напоминая настенные граффити. Уменьшенный Джастин карабкается по рифленой поверхности трахеи, как по лестнице. Сквозь шлагбаумную изгородь зубов видит тусклый свет. Несясь по шероховатой, как стриженный газон, плоскости языка и предъявив пропуск назидательному небному язычку, лихо перескакивает заслон зубов и выбирается наружу. Срывается со своих приоткрытых губ и падает вниз. Ниже. Ниже. Еще ниже...
   С хлопком шлепается об землю. Я выбивающееся из груди сердце Джаса. Падает плашмя на холодный мокрый асфальт. Все органы сотрясаются в диком танце от столь увлекательного путешествия. Голова кружится, а к горлу подкатывает тошнота. Сердце дико выбивается из ритма и выпрыгивает вон из-за спасительных створок ребер. В ушах стоит непрекращаемый звон, сотрясая всю голову, будто она огромный колокол. Сникает головой к коленям, растекается лицом по асфальту, целует грязь в бесчисленных трещинах дороги, закрывает глаза, засыпает.
   ...Замечтавшись, я поскользнулся и упал на колени, опираясь руками в землю, приняв неоднозначную позу то ли для молитвы, то ли... впрочем, не важно для чего! Мне стало уже не до веселья, и я поднял ослепленные незаслуженным счастьем глаза наверх. Оказывается, я уже в парке перед нашим общежитием, беспомощно сижу на карачках после неудачного падения у скамейки под дубом и недоуменно озираюсь по сторонам, как впервые попавший на Землю инопланетянин. И я тут не один, быстро сообразил я, заметив на скамейке чью-то миниатюрную фигуру. Отдавшись во власть своим наркотическим иллюзиям я мог, конечно, поверить, что это все проделки лукавого, и на деле во дворе никого нет. Но я был почти уверен, что там кто-то был!
   Это была гигантская раненая птица с красивым белым оперением. Птица с паклями свисающими на плечи густыми тяжелыми локонами цвета соснового среза и радушным улыбающимся женским лицом. Как Алконост на полотнах русского модерниста Билибина. Ничего постыдно человеческого не было в этом кротком сказочном создании: ни присущего человеку тлетворно-терпкого, как кислый сыр, запаха пота, ни до вонючести теплого людского дыхания, грибково-пыльного запаха человеческих волос – ничего. Только свежее, как нежный летний бриз, дыхание да согревающая теплота горячего тела выдавали присутствие живой души.
   Сморгнув с глаз густую пелену кислотного бреда, я свежим взглядом взглянул на восседающую надо мной фигуру фольклорного создания. И оказалось, никакая вовсе это не искалеченная райская птица с золотистыми перышками и радужной окраской! Это моя Сабрина, закутавшись в какие-то болтающихся на ней как мешок лохмотьях, укромно свернулась калачиком на сырой скамье, неестественно выпрямив будто обложенную гипсом ногу и слегка опираясь одной рукой о зонт-трость, как страдающий подагрой аристократ.
   В дождливую темную ночь, с насквозь мокрыми волосами, с секущихся кончиков которых бесперебойно стекала вода, растрепанная, болезненно-бледная из-за отсутствия косметики, в чьей-то свободно-сидящей мужского кроя одежде, с измученным сонным выражением лица и побледневшими от холода трепещущими губами она являла само отчаяние и боль. Глядя на нее, такую потерянную и несчастную, сердце невольно сжималось в комок от боли: кто мог совершить с ангелом такое? У кого хватило подлости выпихнуть несчастное дитя на улицу в столь поздний час? Я лопающийся от неистовой злобы желчный пузырь Джаса. Не лады...
   - Привет, - заплетаясь и давя тупую бессмысленную улыбку, с трудом выговорил я более-менее ясную в голове мысль: черт, накаченное алкоголем и опиатами тело оказывалось нормально повиноваться! - Что ты тут делаешь? - спросил я девушку, просверливая насквозь, должно быть, порядком потемневшими от расширенных зрачков глазами.
   Она не спеша, как во сне, приподнялась из полулежащего состояния, сконфуженно заправила двумя пальцами прядь влажных волос за ухо, наскоро облизнула засохшие губы и с надеждой и притупленной, ставшей уже терпимой и даже приятной болью посмотрела на меня. Я слезные железы Джаса. О, это невинное личико побитого, раздетого и опороченного злыми людьми ангелка! Немножко дикий и в то же время робкий взгляд из-под пологих, идеально-прямых бровей. Как у забитого животного, изнемогающего от смертельного ранения, трепещущего от страха, но все еще готового на заключительный рывок из последних сил. Глаза, которые буквально разъедают душу отраженным в них отчаянием; как у Софи из "99 франков" - вот, пожалуй, единственное сносное сравнение, что пришло мне в голову не на трезвую голову. Огромные чистые глаза, как окаймленные голубой тесьмой жадеитовые блюдца, на пол-лица призывно тускло мерцали в ночи от непреднамеренных слез обиды - точно два зеленоватых камешка под дождем. На потрескавшихся от ночного морозца губах играет блеклая измученная улыбка, что только добавляло печали унылому лицу. Раздутые от влаги губы шевелятся, повествуя мне какую-то душещипательную историю, но я не слушаю райской симфонией льющего с них мелодичного шепота. Ее голос звучит как звуковой фон моему любованию ее красотой. Я смотрю на их матовую переливающуюся в свету дальних фонарей гладь; точно нежнейшая кожа безумно дорогого терракотово-кораллового дивана, сшитого из первоклассно отделанной эластичной кожи. Как хочется вжаться всем телом в приминающую мягкость этой искусно выделанной кожи!
   Я помог ей приподняться со скамьи и аккуратно взял под ручку, опасаясь спьяну поранить, как чистокровный джентльмен. У Сабрины, оказывается, была повреждена нога и она не могла свободно передвигаться без опоры на зонт. Похрамывая, она подалась в мою сторону и доверчиво облокотилась о мое надежное плечо. Я приник холодными губами к ее макушке, пытаясь сладить с диким желанием ее спонтанно обнять. Бедная сломавшая лапку пташка! Как хотелось укрыть ее сейчас от боли, обнять и приголубить, как маленького ребенка...
   -Пойдем ко мне, - не выслушав ее оправданий или объяснений и не отрывая завороженного взора от ее соблазнительных губ, покрытых мелкими трещинками и чешуйками обмершей кожи от нервных покусываний на морозе.
   Она неуверенно не то робко кивнула, не то выразительно отвернула от меня головку, изысканно кокетничая со мной, и уныло прошептала что-то, но ее тихие слова унес от меня озорник-ветер, навеки посеяв их в обволакивающей тьме ночи. Мы стояли в ночи, нежно обнявшись, как двое влюбленных, и молчали, упиваясь своим необъяснимым счастьем. Как трогательно и ми-и-ило! Из смутных отголосков ее слезливой речи я понял, что ей некуда идти и негде переночевать, что друзья оставили ее, а молодого человека, который бы мог согреть и утешить, нет. И она посмотрела на меня. Как на последний оплот спасения, как на ангела-хранителя, как на вытаскивающего ее из горящего здания спасателя! Улыбнулась слабо и немощно, с какой-то подкупающей, заискивающей лаской. Я не мог устоять...
   Я восставшая эрекция Джаса.
   Как же адски хотелось ее поцеловать, но вместо этого я насколько мог четко произнес вполне приличную речь:
   - Согреешься, придешь в себя, - надеюсь, я побормотал именно это, а не свои нехорошие мысли эротического толка, так как у наркотика, прозванного в народе "экстази", есть такое неприятное свойство, как развязывание языка, подобно сыворотки правды, и удержать что-то в себе крайне трудно. Я взял ее кисти в ладони и с правдивой симпатией посмотрел в глаза: - Если тебе негде прикорнуть - можешь остаться на ночь у меня! - как можно беспечно полепетал я, искренне желая несчастной девочке только добра, но при этом ощущая неприятное покалывание под диафрагмой и резкие колики в ногах, как при оступке и дальнейшем инерционном скольжение по ступеням крутой лестницы.
   Я хреновина под ложечкой Джаса, что вечно трепещет и перехватывает дыхание в особенно накаленные моменты жизни.
   Я тихонечко повел девушку в сторону общежития, осторожно поддерживая ее за локоток, как учащегося ходить ребенка. Мне было любо смотреть на нее и страшно хотелось укутать ее потеплее и напоить крепким чаем, чтобы милые трещинки на губах изгладились, как складки на одежде от пара. Она не спеша передвигала тоненькими, как спички, ножками, чуть похрамывала, заставляя меня трепетать от умиления, и в смятении несмело улыбалась. Я был на пике блаженства рядом с ней! Я даже дал себе мысленный обет никогда ее не обижать и не расстраивать.
   Правда, не учел, что в таком состоянии разум - не лучший мой приятель; и баллом нынче правят инстинкты плоти. А они, в свою очередь, призывали меня податься искушению и подло сократить ничего не подозревающее дитя!..
Двор перед общежитием--->Комната №16