Рет любил Америку, как умел любить женщину: страстно, мучительно, невыносимо, со всеми его недостатками, поклоняясь в раболепном восторге и срываясь на лютую ненависть. И, слава богу, он никогда ни в малейшей степени не романтизировал ее. А Сакраменто оставался для Рета особым местом, неизъяснимо горьким, но родным, как та смутно-знакомая женщина, которая породила его на свет. Город с самого первого дня предоставил его самому себе и - одиночеству. Американское одиночество - это особое состояние души, когда отсутствие общения не опустошает душу и заставляет лезть на стену, но наполняет какой-то тоскливой нежностью.
         
Кейси никогда не хотел ничьей помощи, и американцы, бесспорно, ее не оказывали: эти взращенные на де-садовской идеологией вседозволенности большие дети позволили ему все сделать самому, по своему усмотрению, потому что США - до последнего штата либеральная страна. Американцы повсюду виновато и вместе с тем услужливо улыбались ему, но не отвечали на его немногочисленные вопросы; угощали в барах выпивкой, но не пускали за границу своего ревностно охраняемого личного пространства. Думается, в глубине души Кейси почувствовал, как между ним и этим нелепым конгломератом буржуазных шовинистов, гордо зовущим себя "американцами", навсегда останется нечто вроде садо-мазохистской любви.

При всем своем аляповатом многообразии Сакраменто аккумулирует творческую энергию, привнося в душу творца какую-то особенную поэтичную легкость. Создавая свои полотна в Сакраменто, менее ханжеском, видавшем виды и посему более терпимом, Кейси словно обращался к обществу со своеобразным манифестом.

Конечно, как всякий художник на вольных хлебах, первым делом на новом месте Джексон посетил местный захолустный бар. За кружечкой ароматного пенистого темного пива даже думается как-то по-особенному легко и ненапряжно. Холл бара был просторный, с галереями и боковыми переходам, хотя потолок засчет навесных конструкций был довольно низкий и прочный. Повсюду разбросанная барменская бутафория придавала обстановке артистичности и ощущения уюта, точно жизнь здесь была отлично налажена. Однако синеватый тусклый свет лишал лица живой окраски, делая их похожими на утопленников. Губы и глаза немногочисленных посетителей казались лиловыми, а у потускневших волос был зеленоватый оттенок. Он сидел, сутулясь, на крутящемся табурете у бара, и собирался было пригубить взбитой пенки из гигантской пивной кружки, из каких в Баварии подают пиво на Октоберфест. Но внезапно приметил основную причину своей сегодняшней тревоги - идола современности Рета Кейна. Присутствие Кейна за спиной доводило его до леденящего кровь ужаса, как мерное подкрадывание под нервную мелодию убийцы в фильме.

- Что тебе нужно? - рывком обернувшись к мужчине, раздосадовано воскликнул Кейси. - Сомневаюсь, что твое появление здесь - случайное совпадение, - желчно-язвительным тоном добавил он, угрюмо взирая на преследователя исподлобья.

Рет покровительственно улыбнулся своей дежурной актерской улыбочкой, от безупречности которой Кейси протрясло в припадке немого гнева.

- Ты прав, в моей жизни не бывает случайных совпадений, - отозвался эхом Кейн, не стирая с лица елейной улыбочки змея-искусителя. - У меня к тебе дело...

Отвернувшись от странного субъекта, что вот уже почти сутки не оставлял его в одиночестве, Кейси мимоходом взглянул в свое отражение на хромированном шейкере бармена. Его лицо посерело и осунулось, глаза окружали глубокие тени. С его лица пропало всякое выражение, словно оно было замороженным. Жили лишь слезящиеся глаза. Еще никогда парень не видел себя таким слабым и растроганным, таким жалким и беззащитным. Гонимый безотчетным желанием быть услышанным, он остро нуждался в Рета сейчас, хотя ранее никогда не нуждался в чьей-либо поддержке. Он был в отчаяние: его постоянно преследует страшная мысль о том, как избавить человечество от Антихристов, вроде него. Наверное, не будь Рета поблизости, этой ночью он намерился бы покончить жизнь самоубийством. И Кейн понимал: в конце концов, так он и сделает. И сейчас его юному товарищу непременно нужна помощь, иначе он не выкарабкается из этого убийственного состояния туго охватившей его апатии.

Бесконечный поток проплывающих мимо световых брызг напоминал ему этапы собственной жизни. Сначала перед глазами прошел малолетка с козырьком над глазами — обыкновенный уличный мальчишка с расслабленными, но всегда готовыми к действию руками. Затем подросток с лицом привлекательным и загадочным под красными стеклами очков взглядом. Кейси вспомнил, как в семнадцать лет он молча и ожесточенно дрался на крыше среди нежного розового сияния черепицы, озаренной первыми лучами солнца. Почему-то ему показалось, что Рет должен знать это мучительное чувство ностальгии, словно у них обоих одна память на двоих.

Рет простоял на месте довольно долго, взглядываясь в темнеющую макушку Джексона, точно пытаясь проследить ход его мыслей насквозь черепной коробки. Преходящая тень в памяти будила в нем странные отголоски воспоминаний. Через плечо Кейси он взглянул в свое отражение в зеркальной поверхности шейкера. Ему казалось, будто его существо полностью перенеслось туда, и он стал невесомым, точно клочок бумаги, плоским, точно тень. Легкое дуновение - и его, ставшего лишь пустой оболочкой, унесет в небытие. Поборов минутное забвение, Рет легонько коснулся плеча юноши.

- Мы живем в странное время, Кейси, - добродушно начал он, присев на табурет рядом. - Подумай, как может случиться, чтобы я мог избить на улице женщину, не вызывая при этом ни малейшей реакции со стороны окружающих? - брови Рета изогнулись издевательской дугой. - При этом стоит мне - или тебе - появиться на улице в чем мать родила, как нас тут же загребут в участок. Почему общество, которое так заботится о жизни и сохранности еще не родившегося плода, отправляет его затем через восемнадцать лет на войну ради выполнения каких-то призрачных целей? - как досконально Кейси знал Рета Кейна, который говорил и говорил резким и в то же время жеманным голосом, мысли которого постоянно сменяли одна другую, который всегда вызывал интерес у других и никогда не говорил ничего нового Кейси – его слова были заранее известными, какими бы новыми и мудрыми они ни казались. - Ницше был прав и ваш хваленый Бог давно умер. Иначе как можно даровать человеку инстинкт и требовать воздержания от него? Как можно провозглашать евангельские заповеди войной? Как можно требовать от людей смирения, отнимая у них самое ценное? - подивился Кейн, негодующе передернув плечами. - Знаешь ли, если Бог видит все те ужасы, что творятся в мире и они происходят по его халатному попустительству, то он законченный псих и садист!

Рет был красноречив не из желания прославиться, силен не из отчаянных потуг скрыть свою латентную слабость, искренен не для того, чтобы расположить к себе окружающих, - он просто такой, какой его создала жизнь. Кейн никогда не был скован условностями сексуального поведения, предрассудками, моралью. Он полная противоположность Кейси, который, похоже, воспринимает свое американское происхождение как родовую травму. Рет понимал, что движет Кейси не только культ какой-то стерильной, медицинской чистоты, но и неуверенность в своих чувствах. Джексон - само воплощение комплексов, унаследованных из пуританской Америки: у него не до конца сложилось наднациональное "я". Именно его стремление быть похожим на других - ключ к объяснению алогичности его поведения. Кейси позволял любить себя и принимал любовь, но не был готов к ответному чувству: он эмоционально пассивен. Рет был нужен ему для избавления от этого родового клейма малодушия.

- Мне нужно, чтобы ты слушался моих указаний - только так я смогу тебе помочь, - c покровительственной улыбкой не то бога, не то дьявола по-дружески предупредил Кейн. - Завтра ты пойдешь на собеседование в эту фирму, - Рет галантно протянул Кейси визитку одной из именитых компаний, название которых не упоминают в суе. - Один из ее директоров - мой хороший приятель: он проведет тебе краткое собеседование в полдень, после чего, надеюсь, ты сможешь приступить к работе...

К некоторым вещам Джексон относился без особого энтузиазма, и тогда уже Кейн проявлял свою власть. Само собой разумеется, свои интонации от перенял от Кейси. Как хорошо он знал Кейси, который чопорно сидел, погрузившись в молчание, с задумчивым выражением на лице! Он знал, что в нем ничего не менялось, что он точно застыл, и это выводило его из себя. Иногда ему трудно было поверить, что перед ним не статуя из Лувра, а живой человек, мужчина. Рет яростно дернул Кейси за плечо, разворачивая к себе, и внезапно обнаружил, что тот был без чувств, провалившись во временное забытье...

Рет нервно постучался в дверь апартаментов, снимаемых Кейси в Сакраменто. Через какое-то время дверь недоверчиво открыла пожилая женщина, возраст которой из-за чрезмерного количества пигментных пятен был неопределим: с успехом ей могло быть как сорок, так и все шестьдесят. У нее был гладкий лоб, выщипанные брови и простые, хотя некогда, должно быть, довольно привлекательные черты лица, являющие собой не концентрированный раствор крестьянки и Марлены Дитрих. Ее далеко расставленные, окруженные лучами морщин, точно два тусклых солнца, глаза имели привычку окидывать всего собеседника, прилежно избегая его глаз. Улыбка была не знакома как эмоция этой чопорной женщине и всякое проявление нежности сводилось лишь к вопросительному вскидыванию бровей. Она бесстрастно смотрела на Рета, точно выслеживающая добычу ласка, и получала от этого одной ей понятное удовольствие, не выдавая себя ни единым словом. Приотворенная дверь позволяла ему увидеть уголок гостиной с стеклянным шкафом и полосатым диваном, что говорило о крайней консервативности хозяйки. А бесформенные, мокрые вещи, развешенные по всей квартире, говорили о финальной стадии ипохондрии.

Эта женщина явно принадлежала к числу тех женщин, чьи резкие слова не могут отразить душу; женщин, напрочь лишенных чувства юмора; женщин, питающих неприятие к мужчинам, хотя в поступках коих ясно проступает затаенное, подавленное желание им нравиться. Мисс Клейтон обращалась с Кейси холодно, насмешливо и презрительно. Она наблюдала за происходящим огромными недвижными, настороженными глазами; Рет завораживал ее и в то же время вызывал у нее отвращение, как и всякий мужчина. Рет понял, что если бы был ее жильцом, то был бы вовлечен в очередную скучную любовную историю.

Похлопывая ладонью по крабу на затылке, она неохотно повела мужчину в скудно обставленную в стиле 70-тых гостиную, передала запасные ключи и строгой интонацией учительницы предупредила, чтобы он больше не терял ключи от ее квартиры. Доводы Рета о том, что ключи были у Кейси и обыскивать его в бессознательном состоянии было бы, как минимум, невежественно с его стороны, не произвели на мисс Клейтон никакого впечатления - она снова по привычке вскинула тонкие выщипанные брови и вкрадчиво повторила свою просьбу быть с ее вещами более осмотрительным. Рет молча передернул плечами и вышел. Он не думал, что мог бы жить в доме, где на каждом стуле валяется по подушечке и современная мебель функционирует в тандеме с ветхими качалками и шаткими столиками.

Затащив бесчувственного Кейси в его комнату, Рет осмотрел ее сквозь туман негодования, но несмотря на эту туманность, заметил над кроватью перевернутое распятье. Стену неподалеку украшали гроздь дверных колокольчиков, прихоть изысканной части буржуазного класса. Старосветская учтивость заставляла его привести убранство приятеля в порядок. Забравшись в ботинках на постель, Рет перевесил распятье по правилам и слегка поморщился, когда ощутил на пальцах вязкий сгусток древесной смолы. Кейн едва мог скрыть содрогание, когда ему, весьма утонченному мужчине, было суждено коснуться такой мерзости.

Рем присел на краю кровати рядом с все еще не пришедшим в себя Кейси. Надо было идти к мисс Клейтон - просить прощение за забывчивость ее молодого жильца. Как предсказуемо все было в этом мире! Вся эта ситуация - точно шахматная партия с заранее расставленными фигурами, что движутся согласно одной из множества комбинаций.

Рет с увлечением смотрел на дрожащие на ветру цветы в скудном полисаднике мисс Клейтон, точно наблюдал за разноперыми аквариумными рыбками. "Забавно", - думал он, наклоняясь над трепещущими, как крылья бабочки, лепестками,"- цветы же не знают, что они цветы". Сорвав бутон огненно-алой, как окровавленный плевок, гвоздики, Рет с избирательностью мастеровитого сомелье поднес его к носу и внюхался в блеклый аромат культивированного цветка. "Цветы познали отчуждение от человеческого рода, презрение к людям, в их мелочных заботах так похожих на червей". В нем снова зашевелилась философская мысль о тщетности соблюдения нравственных норм и нужде покорно повиноваться инстинкту. Рет понятия не имел, почему эта тривиальная по сути своей мысль пришла ему в голову при взгляде на пробивающиеся сквозь почву ростки новой жизни. Подняв взгляд, он увидел закатывающееся за горизонт солнце и подумал об нем, о его великолепии, о мгновений истинного счастья. День плавно клонился к концу. Рет наблюдал за тем, как бледно-золотой цвет неба плавно перетекает в пасмурно-серый. Ну кто в Сакраменто стал бы тратить время на разглядывание цветов? Читал бы Уитмена или Элиота, наслаждаясь звучанием строк? Любовался бы закатом? Эти поступки непрактичны, бесполезны, но Рет чувствовал их необходимость – они делали жизнь ярче. Они с Кейси оба были чертовски молоды и всесильны, точно боги; в них искрилось естественное сияние жизни, и, наверное, им обоюдными стараниями под силу было перевернуть шар земной, как отпихнутую ногой пустую жестяную банку.

В полутьме полисадника внезапно вспыхнули алые точки глаз, и пришелец-варвар, сокрушительным ураганом влетевший в сад, издал жуткий вой. Услышав этот вопль ненависти, люди потеряли бы разум от ужаса, но в полисаднике не было никого кроме цветов, а те, в свою очередь, были немы и лишь осуждающе покачивали своими напудренными пыльцой и украшенными шапочками чашелистиков головками. Его большие карие глаза источали флюиды враждебности, отдаленно напоминая свечение включенного телевизора. И все равно в его глазах плескался испуг. Разум Кейси Джексона по-прежнему пребывал во тьме. Однако сгусток сознания, который упорно обосновался там, словно опухоль, исчез, его жизнь разлилась во мраке. Сказать, что он был разочарован - ничего не сказать. Странной силы волнение овладела Кейси, заставив каждую клеточку его тела трепетать от этого острого переживания. В его сознании наступил экзистенциальный кризис, чувство глубокого психологического дискомфорта при вопросе о смысле существования. Чувства в нем прорвались наружу, словно ему открылось нечто такое, что из всех людей на земле было понятно только ему. Под гнетом неудач и разочарований он ощутил опустошающую безнадежность: никогда еще он не чувствовал такого крайнего, вселенского отчаяния. Эта абсолютная пустота в душе, полное отсутствие чувств по меркам многих гуманистов были страшнее смерти. Но жизнь давала ему шанс в лице Рета Кейна, чьим постулатом было продолжать борьбу, бороться до тех пор, пока жизнь не будет снова приносить удовлетворение. Рет был убежден: в тысячу раз лучше было попытать счастья в смерти, чем мириться с жизнью, жить которой не хотелось.

Вернувшись с провалившегося собеседования, Кейси с гневными выпадами и пеной у рта налетел на Кейна бешеным псом, в пылу ссоры щедро наградив мужчину смачной оплевухой. Потирая ноющую от размашистого удара щеку, Рет поднял на юношу глаза, и тут же его красиво очерченные губы расцвели широкой ослепительной улыбкой безумца. Все больше заводясь, Джексон говорил резким и в то же время жеманным голосом, звучащим с хладнокровно-бесцеремонной интонацией. Его не устраивала ситуация, в которой он по воле приятеля, который вел себя совсем не по-приятельски, оказался. Он обращался к Кейну холодно, насмешливо и презрительно, из-за чего тот тоже относился к нему пренебрежительно, точно между ними кошка пробежала. Внезапно мимо них сгорбившись прошла мисс Клейтон - непривычно радостная и весело щебечущая, но ведущая свою игру бесстрастно, точно выслеживающая добычу кошка; женщина, растянув чуть запавшие внутрь рта губы в подобии любезной улыбки, очень радушно поздоровалась с Кейси, как опытная кокетка будто невзначай, пригласив юношу на чашечку чая с пирогами, но абсолютно проигнорировала стоящего возле него импозантного мужчину, словно не он с утра вышел из ее квартиры, похабно ухмыляясь. Напоследок женщина одарила Кейси весьма многообещающей загадочной улыбкой Моны Лизы и скрылась во мракеподъезда. Мужчины содрогнулись от отвращения. Исход посещения ее унылой коморки был известен заранее, и эта отвратительная реальность не обрывалась, словно страшный сон, но по большому счету в ней не было ничего нового.

В тот момент дивно и таинственно шевельнулось в Рете что-то невыразимое на человеческом языке. Это что-то горячей волной колыхнулось в нем, как дитя во чреве матери. Казалось, его обволакивали минуты сплошной смутной влюбленности в кого-то - его переполняла и опьяняла сильнее выпивки беспредметная, бесплотная любовь к всему миру. В своем приятеле он вдруг увидел союзника, сообщника в преступлениях, хотя сам Кейси, не найдя какой бы то ни было компромисс, давно обрел себя в полной мере в совершенном одиночестве. Все свое детство и отрочество он страстно желал окунуться в первобытное дикое состояние. Он горько ненавидел все, что сопровождало его собственную жизнь. Он мечтал об угрюмом одиночестве вдали от цивилизации и гама противных голосов; хотел, на годы забившись, подобно Жану-Батисту Греную, в безлюдной пещере, всецело раствориться в своей вселенских масштабов боли. Рет же не позволял ему это сделать, чем заслуженно получал антипатию Кейси.

- Забудем старые обиды, - миролюбиво начал Рет. - Ты чувствуешь дыхание будущего? Там во всем такая мощь, все крутится, вертится! - глаза мужчины загорелись огоньками. - Люди пресытились, и Новый Свет американцам уже не в новинку, - с некоторой запальчивостью подговаривал искуситель Кейн, слегка подтрунивая над молодым приятелем. - У нас с тобой есть один беспроигрышный козырь - время; оно нечто вроде нескончаемого праздника, триумфального шествия, - он улыбнулся и насмешливо взглянул на собеседника глазами, полными задора. - Сейчас время бизнеса, а не поэзии, - заговорил он, чувствуя, что все сильнее волновался. - Американская экономика переживает подъем, люди рвутся вперед, пытаясь забыть годы застоя. Я понимаю причины, толкающие их в погоню за славой и богатством, но с грустью замечаю, что многие теряют в этой гонке чувство прекрасного, - Рет улыбнулся, как улыбается человек, который видит полную несостоятельность собеседника. - Как ты смотришь на то, чтобы напомнить им о действительно важном? - не без кокетства сказал он, но в его голосе промелькнула обескураживающая серьезность с неуловимым оттенком иронии.

Кейси почувствовал, что Рет затягивает его в глубокий и опасный омут. Однако на долю секунды ему вдруг показалось, что Рет Кейн - призрак, чье появление наводит страх и смех. Джексон не сводил с него глаз, замечая, что остальные прохожие не спускают глаз с него самого. И тут на него напал страх. Он знал, что эти люди оказались невольными свидетелями начавшегося преступления, и теперь  они будто не успокоятся, пока не увидят развязки.

И тут Рет сказал фразу, крайне удивившую Кейси: когда люди сильно взволнованны, они говорят удивительные вещи. Иногда даже удивляют самих себя.

- Для тебя невозможно быть художником прежде всего потому, что в тебе нет веры. Ты отрицаешь то, что составляет красоту, – любовь к жизни.

До того момента Джексон считал, что некоторая доля тщеславия украшает юношу, как цветок в петлице; однако фамильярность Рета вносила неловкость в их отношения. Избегая Рета, Кейси пренебрегал теплотой дружеского общения, тем, что греки называли "высшей любовью". За свою жизнь он так и не познал ту ласковую теплоту, которая делает жизнь милее, которая, как музыка, аккомпанирует жизни, смягчая неприветность или безмолвие вокруг нас. Ему казалось странным, что человек в ужасающем положении Кейна еще пытается найти какую-то разницу между одним бесчестием и другим. Но все же мужчина говорил толковые вещи, пусть и весьма экстравагантно и с налетом строптивой распущенности.

За разговором проследовала череда картинок, очень похожая на просмотр фильма: огромный, в неоновых огнях, город, становившийся все больше и больше, улицы, перегруженный транспорт, ремонтные мастерские; официантка с бутылкой вина и пачкой сигарет на подносе; звезды в безоблачном небе, залитом ослепительным светом прожекторов. Он увидел мир, будто первый раз в жизни, увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, параллелепипеды прозрачных жилищ. Физическое воздействие эйфории сказывалось на Кейне отключкой дыхания и остановкой кровообращения - во всяком случае так ему казалось, когда он бежал по улице, крепко прижимая к груди архитекторскую папку с работами Кейси. У здания выставочного зала стоял чудовищный каменный шар, имитирующий не то планету земля, не то воздушный ядерный взрыв, превращался в клубящийся дымный гриб, и вся аркада выполненного в стиле Флоренцийского Возрождения здания тонула в сумраке надвигающейся ночи. Табличка рядом с шаром гласила: "Городской выставочной зал "Империум" - в Сакраменто помпезные названия, видимо, придумывают, чтобы устрашать и щекотать нервы жителям. Минуя весьма условную охранную систему, Кейн вошел в покинутое на ночь здание, бросился вправо и побежал по некрашеным ступенькам вверх. Кейн припоминал этот коридор, грязную циновку, ряд одинаковых дверей, постер над ограничим постом, рекламирующий поездку в Грецию — голубизна Эгейского моря и, поверх нее, четкие строчки витиеватых иероглифов. Он был здесь и раньше, по договоренности с уборщиком-мексиканцем складывая свои чужие перспективные работы в чулане и днями кропотливо подготавливая все к своему коронному восшествию на пьедестал покровителей современного искусства. Выход художника на публику должен быть фееричен, как бразильский карнавал, и люден, не меньше, чем празднование китайского Нового года. Все должно быть по первому разряду: и свет, и декорации, и костюмы, массовка и сигналы к аплодисментам, ракурсы камер и слова ведущих - все должно быть идеально. Где-то такой незамысловатой творческой схемы придерживался маэстро современного искусства - художник со сложным прошлым и не менее сложным настоящим Рет Кейн. Красочность и восторг своего появления на публике он видел не меньше, чем в явлении Христа народу. Истина жизни Кейна заключалась в провозглашении своей замечательности, и, кажется, в кой-то веки ее признали и окружающие: они с Кейси открывали выставку своих работ! Он мечтал, обливаясь жаркими слезами благодарности, стремглав броситься в ликующую толпу, всецело отдаваясь людям и растворяясь в их самозабвенном обожании, подобно разодранному на части парфюмеру. Но до блистательного триумфа Кейна и Джексона было еще далеко... 

Поднявшись из гардероба, Рет зашел в лифт. Исцарапанные засаленные стенки лифта провоняли дешевыми духами и сигаретами. Лифт прошел первый этаж, и Кейн, нервно постукивая пальцами по увесистой масштабной папке с полотнами, терпеливо дождался, пока лифт со змеиным шипением остановится на втором. Как всегда, остановка сопровождалась сильным толчком, но Рет устоял на ногах. Выйдя из лифта, он очутился на зеленой лужайке ковра холла. Посреди синтетического покрытия стоял причудливый каменный монумент в стиле сюрреалистических скульптур Дали. Над ним возвышались строительные леса с гробами - сумасбродная задумка маэстро сходу шокировать посетителей выставки. Далее располагался ряд скульптур. И хотя сооружения были покрыты листами дешевого слоистого пластика, которые трещали от любого легкого касания и текли от повышенных температур, изделия были довольно качественными. Недостатков своих провокационных изваяний Рет, казалось, не замечал и был уверен, все единодушно признают их безызъянными, потому что о таком безграничном творчестве еще никто не мог и помыслить. Художник, даже если он натыкается на какой-то изъян, ухитряется видеть вещь идеальной. Рет Кейн знал, что мир не зачервивел, даже если видел миллиарды червей, поэтому относился ко всем недостаткам по-философски скептически.

Пройдя в зал, мужчина начал было различать отдельные предметы: внутренности, пеньки разбитых радиоламп, мятую тарелку спутниковой антенны, куски каких–то ржавых трубок, мусор — но затем снова все слилось в единую массу, казавшуюся довольно приятной на вид. Для Кейна это было настоящим, подлинным искусством,  не заклеенным этикетками брендов. Он шел по узкому каньону среди выставочных экспонатов, специально сооруженных для этого знаменательного дня, и материальные ценности наших дней беспорядочно топорщились вокруг. И вот идешь и пялишься на эти угловатые фигуры, мерцающие тусклыми огоньками в бесформенной массе, мерно качающейся в кромешной темноте. Жизнь коротка, искусство вечно!