Любимая!

Ты знаешь, всякий раз, когда судьба забрасывает нас в мясорубку стремительно сменяющихся событий, я пишу тебе прощальное письмо, опасаясь, что наши жизни также внезапно трагически оборвутся шальной пулей, как жизни наших бесчисленных жертв. И всякий раз выбираясь сухим из воды, я яростно сминаю его точно постыдное признание в слабости, которую ты так ненавидишь в людях, - ведь мы теперь не умрем... никогда... верно, Бонни?..

Раздвоенная тень клена улеглась на исписанный лист, перечеркивая ужимистые строчки, на которых я кропотливо вывожу закорючки букв, точно ноты в нотной тетради. От сквозняка качнулась портьера, приобретая очертания женственных окружностей. Холодно. Светает. Сегодня меня одолевают смутные предчувствия беды, и оттого не спится. Сам я будто такая же безликая тень, отброшенная на бумагу, - лишь полустертое воспоминание, которое вот-вот исчезнет. Я никогда серьезно не задумывался над смертью, но именно сегодня меня охватил неведомый страх смерти. Но это был не буйный панический страх, испытываемый нами в погоне от фараонов; это был не судорожный первобытный инстинкт, воплями призывающий к бегству, - нет! Это был просверливающий до костей знобящий, как сквозняк, безликий страх. Знаешь, он невидим, неуловим, от него нет спасения, точно он огромными насосами выкачивает у тебя не только кровь из жил и мозг из костей, но выкачивает саму душу. Этот не первобытный страх исходит из глубины естества, он как отражение безличности, пустоты. Я чувствую, как этот страх заживо сдирает с меня лоснящуюся, потрепанную кожу, заставляя душу мучительно стонать. Черный, обволакивающий в мрак небытия страх поведал мне сегодня: мы умрем - сегодня, завтра, через неделю, через год, через полвека, не важно. Два демона с большой дороги, мы с тобой существовали относительно стойко и относительно долго, Бонни, но все в этом мире тленно; я, ты, мы, в том числе. И мне кажется, я уже умер: не чувствую ни своего тела, ни бешеного стука сердца в груди, ни лихорадочно мечущихся в голове пасмурных, как хмурый осенний день, мыслей. Я чахло склоняюсь над лампадой за письменным столом, мерзляво кутаясь в старое пончо, которое мы стащили из лавки в Шермане, и пишу тебе очередное прощальное письмо. Надеюсь, это письмо, как и прежние, постигнет та же участь - горящей кометой упасть наземь и рассыпаться в пепел. А если нет...

...то знай, Бонни, ты всегда была особенной! Для меня, во всяком случае. Да, ты, как и все, вставала с утра с постели и сладко потягивалась, сбрасывая покров утомительного сна; ты также устало чистила зубы в полупрозрачной комбинации перед мутным зеркалом в ванной; долго и придирчиво выбирала блузки под цвет ствола и неустанно кружилась юлой перед зеркалом с револьвером в руках, самовлюбленно любуясь собой; как и у любой другой женщины, у тебя бывало плохое настроение и иногда болела голова. Но все равно ты всегда была другой: ты задорно смеялась, прикрывая лицо тонкими костлявыми ладошами, - и этими же хрупкими ладонями держала увесистый кольт, окропленный кровью ни одного человека; как и любая девушка, ты частенько капризничала, конючила всякие безделушки и беспричинно обижалась - только капризничала ты, потому что не могла ходить из-за невыносимой боли от ожога на ноге, конючила всякие безделушки вроде нового автомата браунинга и обижалась, когда в газетах писали, будто ты оставила окурок сигары рядом с трупом патрульного Мерфи, которого ты даже не убивала.

Моя милая Бонни, ты всегда состояла из несовместимых мелочей и противоречивых деталей. Богом клянусь, никто, глядя на тебя, в жизни не подумал бы, что твои руки по локоть в крови: твои глаза всегда излучали наивность невинности, такая миниатюрная и хрупкая, как сделанная из соломы, казалось, ты, как пай-девочка, ходишь по воскресениям на мессу и спишь, обернувшись американским флагом. Но ты виртуозно обращаешься с огнестрельным оружием, покуриваешь терпкие сигары и сипло смеешься, точно ненастроенная скрипка. Это с помощью тебя наша машина превратилась в передвижной арсенал; это с помощью тебя я овладевает искусством в считанные секунды выхватывать обрез из-за пазухи; это с помощью тебя у нас выработался собственный элегантный стиль убийств. Ты не из тех, кто обнадежено ждет от жизни чудес и еще не догадывается, что та намеревается преподнести скучный удел пленницы своих мечтаний. Семейной скуке и грязным детским колготам ты предпочла преждевременную драматичную смерть, воздвигнув Танатоса во главу своего пантеона богов. Тебя с младенчества влекли романтико-героические приключения. Молясь всем богам одновременно, ты всесильна, моя Бонни!

И помни, девочка, рядом с тобой отчаянно бьется такое же лихое, отчаянное сердце - рядом находится тот единственный, которому судьбой велено завладеть твоим сердцем, которому волей Господа ты суждена в избранницы. Я с тобой, Паркер! В ожидания так не сбывшегося чуда мы счастливы, как дети, нашедшие родительский тайник с конфетами для гостей. Всю жизнь мы стремительно катимся по дороге своего счастья, а огни бесчисленных городов ударяются о стекла нашего автомобиля, будто шарахающиеся мальки на мелководье. Помнишь, в салоне нашего автомобиля прошлое и будущее перестали существовать, на все вопросы находились ответы? Помнишь, как нежно тает сердце в груди в преддверие счастья, в мучительном ожидании чего-то божественного, когда под шуршащими покрышками быстро мелькают белые полосы трасс? В такие минуты хочется слиться с могущественным дыханием ветра, хочется обратиться в воздушную пылинку и беззаботно порхать в ароматном ночном воздухе, как в густом киселе. А помнишь, как в пронизанной нитями солнца дымке летнего утра мы ступали босыми ногами по росистой траве? Помнишь кладбище, разваленную часовню, где мелькали, как сигналы маяков, два тусклых огонька от наших зажженных сигар и клубился в ветвях винограда дым, точно от кадила? Помнишь, как в черном платье ты порхала под теснящимися сводами часовни, словно бабочка во время смерчи - возбужденная и взволнованная погоней и попутными признаниями? Помнишь, как, тонув в залитом светом пространстве, как в бокале с шампанским, своей живостью мы выделялись среди безжизненных развалин часовни? Помнишь памятный окурок, прижатый к нежной коже у загривка, и огонь, что жадно впивается в плоть, опаляя жизни края? А помнишь слова нашей клятвы у пыльного алтаря?

«Будешь ли ты со мной, что бы не случилось: какие бы силы не пытались нас разлучить, куда бы не забросила нас друг от друга судьба?..
Будешь ли ты со мной в дороге к нашему светлому будущему в пучине вечности?
Будешь ли ты со мной, когда мне плохо? когда хорошо? Когда я без сил? когда я в состоянии перевернуть весь этот мир? Будешь ли ты со мной в радости и в боли? в правде и во лжи? Во взлетах и в падениях? в минуты краха и моменты восстановления из праха?..
Останешься ли ты со мной, когда нам выпадает столько испытаний, которые мы с тобой обязаны превозмочь? Когда так хочется уйти, но непременно нужно остаться? Когда в наших глазах застывают непролитые слезы, но мы вынуждены улыбаться сквозь невыносимые страдания?
...Ты пройдешь со мной через через кровоточащие раны наших несбывшихся мечтаний? через не прекращаемые скитания? через непонимание окружающих?
Станешь ли ты моей судьбой, моей путеводной звездой?..»

Все эти годы мое счастье емко умещалось под куполом звездного неба над головой, в покрове полного пленительных ароматов вечера, в салоне нашего "Форда", в царящей там атмосфере неприкосновенности никакими внешними силами; мое счастье уместилось в трепещущих складках твоей блузки, в легком веяние жгучей текилы и сладковатого одеколона, смешавшегося с мускусом пота и приобретшего иную, более глубокую и чувственную проникновенность; в таинственности и в простоте, той потрясающей, чудовищной простоте!

До встречи с тобой мне важно было, что со мной есть кто-то - неважно кто, - с кем я могу разделить лучащееся предчувствие хорошей жизни. А теперь мне важно, чтобы только ты была рядом - в жизни и в смерте! Я привязан к тебе какими-то пугающе-крепкими узами, что порой чувству себя выплавленным из одного с тобой сплава. Больше всего я боюсь, что ты подумаешь, будто я рассыпаюсь в красивых словах и метафорах, но мир действительно существует для влюбленных - для тебя и меня. Это мы с тобой были Адамом и Евой, вечно любящими друг друга Хельги и Свавой, покровителями брака Петром и Февроньей, мы были самыми несчастными на свете влюбленными Ромео и Джульеттой, мы были Тристаном и Изольдой, Абеляром и Элоизой - все это были мы с тобой. Мы неразлучны, как неразлучны жизнь и смерть. Мы сами выбрали себе подобный удел, и сама смерть учила нас танцам жизни под беспощадным шквалом пуль. Наша беспутная жизнь насквозь пронизана смертоубийством, тишиной и вечной скорбью. И если чад взорвавшегося пороха скоро развеется, то запах заветрившейся крови - никогда. Но ведь жизнь возможна только на скошенных смертью остатках.

Не бойся смерти, моя бесстрашная Бонни. Мы не умрем после физической смерти - просто мир прекратит свое существование с нашей кончиной, ведь только мы с тобой - это весь мир. Мы станем вечно странствующими по пустыни перекати-поле - только я и ты.

А для этого бренного мира мы станем культовыми героями нашего времени, мы станем апостолами преступного мира. Аминь!

Навеки твой,
Клайд Бэрроу
23 мая 1934 года.